Ничего не рискнул, ничего не стукнул…

Ясень
Я до сих пор не знаю, как это произошло. В одну минуту я спорил со своим заносчивым конкурентом — наша обычная болтовня о том, кто заслуживает больших комиссионных. Но каким-то образом я перешел от броска к преклонению колен…
Это больше никогда не повторится. Мне даже не нравится Брахт. Он слишком скользкий. Он манипулирующий мэнсплейном тусовщик в опрятной одежде.
Так почему я не могу выкинуть его из головы?

Брахт
Две вещи я знаю точно. Первая: Эш и я созданы друг для друга судьбой. Второе: никогда не доверяй мужчине с монобровью.
Эш — ​​это моя недостающая часть. Она сладкие сливки к моему изысканному эспрессо. И ничто не заводит меня быстрее, чем ее презрение ко мне. Не зря ее называют ашкикером.

В конце концов я завоюю ее расположение… если сначала мое прошлое не разрушит все.

Поздравляем с Днем освобождения!

Боуэн и Эби создали идеальный брак. Я не знаю, какова их формула, но знаю, что молюсь, чтобы эти два автора не переставали писать вместе, потому что эта формула работает!

Ребята! Этот отрывок — моя любимая сцена во ВСЕЙ КНИГЕ, и именно о ней я говорил в своем обзоре! Если этот отрывок не вызовет у вас желания прочесть эту книгу, то я понятия не имею, что заставит!

«Назовите другие ваши любимые фильмы», — бросаю я вызов Брату.

«Все они?» Он пьет свою Маргариту.

«Хм. Десятка лидеров? Пятерка лучших?»

«Это очень просто, — говорит он. Каким-то образом я приблизился к нему на полу. Когда он садится, я прижимаюсь к нему. На нем смехотворно мягкая рубашка, которая приятна моей коже. И я зачарованно смотрю, как он отмечает на пальцах названия фильмов. «Когда Гарри встретил Салли. Дьявол носит Прада. Римские каникулы. Невежественный. И работающая девушка».

Я расхохотался. Я не могу помочь. «Это все цыпочки. Вы должны просто передать свою мужскую карточку прямо сейчас.

«Никаких шансов». Выражение лица Брахта становится напряженным. «Во-первых, на прошлой неделе я очень тщательно продемонстрировал вам свою мужскую карту. Я не помню, чтобы слышал какие-либо жалобы».

Я тяжело сглатываю, потому что это, безусловно, правда.

«А во-вторых, ты смотришь на все это задом наперед».

«Я… есть?» И почему я не могу отвести взгляд? У него самые красивые, умные глаза.

«Да, это так», — шепчет он. «Это парень, который крепко держит свою мужскую карточку, которая может держать ваш кошелек. Он не боится, что его увидят с этой Тори Берч, которую ты любишь носить — кстати, красивый цвет. Он освободит ваши руки, потому что ему нравятся ваши руки, и он помнит все те потрясающие вещи, для которых вы можете их использовать».

— О, — медленно говорю я. Теперь мои пальцы чешутся дотянуться до него. Мне приходится сжимать кулаки обеими руками, поэтому я не буду этого делать.

«Более того, он не боится цитировать «Деловую девушку». Потому что Джоан Кьюсак — гений. А кто бы не хотел произнести вслух лучшую реплику Мелани Гриффит?»

Я не могу не сказать это вместе с ним, и вместе мы звучим, как самый похотливый в мире греческий хор: «У меня есть голова для дела и тело для греха».

Грех сейчас звучит неплохо. Но Брахт еще не закончил свою речь. «Любой мужчина, который говорит вам, что девчачьи фильмы предназначены для кисок, не может быть хорош в постели. Потому что этот мужчина не говорит на женском языке. Он не знает, что небольшая роскошь может стереть дерьмовый день беспокойства о бывшем…»

Брахт берет мою руку в свою и начинает ее массировать. У него отличная техника, он мягко надавливает на каждый сустав. Я немного расслабляюсь рядом с ним.

«…Этот мужчина не говорит на этом языке, потому что боится показаться девочкой. Но к черту этот шум, медвежонок. Если у мужчины нет словарного запаса, чтобы описать атласную игрушку с кружевом «пряка» и перламутровыми застежками на промежности, он не может купить ее для вас, а затем стратегически попросить вас надеть ее. Он не может заранее спланировать, как взорвать вам мозг, задрав юбку где-нибудь в полуобщественном и опасном месте. И он не может опуститься на колени и поцеловать это кружево, а затем открыть эти кнопки, пока ты кусаешь себя за руку, чтобы не закричать, когда кончаешь». Брахт делает глубокий вдох и выпускает его одним горячим порывом. «Блядь. К чему была эта речь?»

«Гм…» Мой голос хрипит, а лицо внезапно становится очень горячим. Не говоря уже о моих сосках. — Я думаю, мужские карты. Но я не уверен, потому что все покалывает.

«Правильно», — говорит он со вздохом. «Все еще есть мой. Давайте посмотрим «Деловую девушку» в следующий раз?»

— Хорошо, — выдыхаю я, еще глубже погружаясь в его успокаивающие объятия.

❝Поцелуй — это просто шипение. Я сливаюсь с Брахтом, не задумываясь, зачем мне это. Опять таки! Но Брахт умеет целоваться. Типа, ааааааа. Мой мозг немного вздремнет, но мои яичники встают и свистят.❞

Напоминая комедии, которые я смотрел по телевизору в юности, «Man Card» был полон смехотворных моментов, он был интересным и трогательным!

Мне понравилось, потому что это было смешно, искренне, смешно, трогательно, смешно, сексуально, смешно и чертовски хорошо!

В «Мужских руках» Брахту и Эшли было поручено вместе продать дом Тома. «Man Card» начинается с того, что эти двое потворствуют друг другу и сражаются друг с другом. Эш нуждается в продаже, Брахт хочет продажи, и оба нуждаются и хотят друг друга. Хотя Эшли пытается бороться с этим, притяжение между этими двумя является электрическим. Сексуальная химия зашкаливает, и это еще больше усугубляется, когда Брахта переводят на работу в тот же офис, что и Эшли. Офисное пространство — не единственное, что они делят друг с другом; именно продажи, секс и секреты держат их обоих в напряжении.

Брахт роскошен. В «Мужских руках» он казался немного… девчачьим. Но не обманывайте себя, Брахт определенно все. человек! Он восхитительно альфа, уморительно дерзкий и возбуждающе сексуальный. Но, прежде всего, он проницательно знает, что нужно Эшли, и речь, которую он произнес о том, что такое мужчина на самом деле… заставила меня падать в обморок и плакать одновременно.

Эшли гордится своей фамилией, Пауэр. Она сильная, умная и дерзкая. Что делает большой подшучивания между ней и Брахтом.

❝И если ты назовешь меня медвежонком перед моими родителями, я отрежу твои орехи и подам их с соусом из желудков.❞

Боуэн и Эби создали идеальный брак. Я не знаю, какова их формула, но знаю, что молюсь, чтобы эти два автора не переставали писать вместе, потому что эта формула работает!

Если вам нужна книга, которая гарантированно подарит бесконечный смех и хорошее настроение, а также повод не заниматься спортом (ведь кому нужны упражнения, когда вы так много смеетесь?), «Man Card» — это книга для вас.

О Сарине Боуэн

Сарина Боуэн — автор бестселлеров современного романа USA Today. Она живет в Зеленых горах Вермонта со своей семьей, шестью курами и слишком большим количеством лыжного и хоккейного снаряжения.

В 2016 году Сарина стала лауреатом премии «Рита»! Американские писатели-романтики удостоили HIM Сарины Боуэн и Эль Кеннеди наградой за лучший современный роман средней продолжительности.

Веб-сайт | Твиттер | Фейсбук | Инстаграм | Pinterest

О Тане Эби

Таня является членом SAG/AFTRA. Она рассказчик, и на ее счету более 500 названий. Она также ведет рассказ под именем Татьяны Соколовой для особенно дерзких книг (также известных как эротические книги). Когда она не рассказывает, она работает над своим собственным письмом. Прочтите ее книги: «Все легко», «Женщина-грубая ошибка», «Пеппер Веллингтон и дело о пропавшей колбасе», «Гурманы спешат», «Туннельное зрение» и «Синхронность». У нее также есть блог о еде на dips. tanyaeby.com

Веб-сайт | Блог | Твиттер | Фейсбук | Доброчтения | Амазонка | Инстаграм | Пинтерест | Информационный бюллетень

Like this:

Like Loading…

• Man Hands Series
• By Sarina Bowen
• Rennie Road Books
• 5 Star Books
• Same Genre
• Related Posts

Kings, Queens, and In — Между Таней Ботеджу, Мягкая обложка

Короли, королевы и промежуточные
В первый раз, когда Джинни Вудленд заговорила со мной, меня вырвало на ее кроссовки Reebok.

В то время я представляла собой беспорядочный набор частей тела четырнадцатилетнего подростка — вьющиеся черные волосы, торчащие из непослушного конского хвоста, выпученные глаза, широкий нос, пепельно-темная кожа, практически перевернутая грудь и множество других генетических забав. .

Она, с другой стороны, была на год старше, и ее части тела определенно лучше подходили друг к другу. Светлая кожа, веснушки, каскад огненно-рыжих волос — от шеи до головы она была Боттичелли для моего Пикассо.

Ее артистическая головка теперь покачивалась рядом со мной — еще прекраснее три года спустя. Она только что закончила свою смену в комиссионном магазине Old Stuff, где работала неполный рабочий день, и я поехал к ней на велосипеде, чтобы встретить ее и проводить до дома — часть леденящего душу плана, который я больше не был уверен, что смогу осуществить.

Покосившись на нее во время прогулки, я понял, что она в хорошем настроении. Она напевала какую-то мелодию, которую я не знала, и при каждом шаге постукивала носком ноги по камешку. Хотел бы я быть таким же непринужденным, как она казалась. Но когда мой велосипед прогрохотал рядом со мной, мое сердце застучало еще сильнее в груди. Я пытался создать какой-то волшебный источник смелости, чтобы сказать то, что я пришел сюда сказать, но все, что я, казалось, мог сделать, это тащиться рядом с ней, как дурак, слушая ее мычание.

Хотя мы знали друг друга три года, каким-то образом эта первоначальная тошнота так и не исчезла полностью, хотя нашим отношениям удалось пройти мимо того раннего, отвратительного фиаско.

Когда я впервые увидел ее в девятом классе, Джинни играла в баскетбол на школьном дворе, ее тощие руки и ноги подчеркивались спортивной майкой и носками до колен, и мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. рот.

До этого момента мое сердце не испытывало особых прыжков, стуков или подобных нагрузок. В жизни было больше слов «существовать» и «наблюдать», чем других глаголов, связанных с действием. На самом деле, в сентябре мы с моим лучшим другом Чарльзом во время обеда сидели за одним столом на школьном дворе под заброшенным тополем, наблюдая и ожидая. Мы не возражали против пятнистой тени дерева или отчаявшихся ветвей — сердцевидные листья, покидающие свои ветки и плавающие вокруг нас, казались щитом против столпотворения более шумных подростков поблизости.

Наше дерево также служило отличным наблюдательным пунктом, с которого мы могли безопасно наблюдать за всей школьной «флорой и фауной», как Чарльз называл школьные клики. Он придумывал для них научно звучащие классификации, а я придумывал расширенные метафоры — двое занудных детей, играющих в обеденный перерыв, чтобы отвлечь нас от того факта, что нашими единственными друзьями были листья в форме сердечек.

«Ах, смотри, Нима, вот это dividas et contra-ass», — говорил Чарльз, указывая на одного из популярных детей одиннадцатого класса, который пронесся мимо дворов с тремя миньонами, преследующими его. Полные губы Чарльза изгибались в гротескные формы, когда он говорил с неопознанным акцентом. «Известно, что эти деревья растут плотными глыбами для защиты, но легко набрасываются друг на друга, если их заставят бороться за солнце, пробираясь сквозь жесткую кору и ветви друг друга и вытесняя при этом свои собственные цветущие цветы». Он сжимал пальцы в когти и сталкивал их друг с другом в имитации атаки, его глаза становились косоглазыми.

«Обратите внимание, — добавлял я, — один участник отделился от группы — единственный упавший лепесток с дерева с обманчиво нежными цветами. Какая судьба постигнет нашего забытого друга? Будет ли влажная земля просачиваться в ее прекрасные черты? Или какая-нибудь романтическая душа пройдет мимо, сорвет ее с тротуара и будет смаковать ее вечно?»

Признаться, я мог увлечься. Когда я это делал, Чарльз бросал в меня Froot Loop — он всегда ел Froot Loops в обед, иногда на обед — и мы растворялись в хихиканьях.

Полагаю, это было менее увлекательно, чем школьные приключения.

Однако именно из-за редкой тени нашего тополя Джинни Вудленд с ее спортивным телом и лучезарной улыбкой завладела моим сердцем и заставила его превратиться в целый ряд глаголов действия.

Раньше я влюблялся в девушек. В шестом классе я понял, что девочки делают с моим телом и мозгом что-то такое, чего никогда не делали мальчики, когда Кэссиди Гримс осмелилась соприкоснуться кончиками наших языков друг с другом. В тот день мой язык коснулся кончиков трех женских языков и четырех мальчишеских языков, и, скажем так, у меня не было никакого интереса прикасаться к каким-либо еще мальчишеским языкам, но трепетание в моем сердце и теплая волна в других частях моего тела заставили меня хотеть гораздо больше прикосновений к девушкам всех видов.

К сожалению, к девятому классу прикосновений больше не было, но эти теплые и трепетные чувства значительно оживились, когда я увидел Джинни. Не имело значения даже то, что она, как я обнаружил, предпочитала мальчишеские языки.

Но после рвоты на ее туфли эти чувства остались скрытыми, я остался несчастным набором черт, а Джинни по-прежнему была далеким желанием.

Сегодня я наконец решил восполнить пробел.

На мой взгляд, прошло уже достаточно много времени после Рвоты, и я восполнил хоть немного самоуважения, которое у меня было, чтобы, наконец, раскрыть свою вечную любовь к ней. Вдобавок ко всему, она заканчивала учебу и уезжала из нашего маленького городка на западном побережье в университет на другом конце страны, когда лето закончилось. Это было похоже на ситуацию «сейчас или никогда».

Но здесь, в предвечернем свете, когда она улыбалась и смеялась рядом со мной, возникало слишком много препятствий.

Например, я потерял дар речи.

В качестве подготовки я представил любовные сцены, которые я читал во время моего короткого любовного романа, и снова и снова тренировал разговор в своей голове.

Джинни, пора тебе знать: я люблю тебя три года. Сделать меня самой счастливой девушкой в ​​мире?

Джинни, я знаю, что ты не проявляешь никакого интереса к свиданиям с девушками, но пол — это конструкция. Будь моей девушкой?

Джинни, прежде чем ты отправишься в университет, ты должна знать, что я любил тебя еще до того, как выблевал твои туфли.

Джинни, ты идеальна. Я тебя люблю.

Все это сейчас казалось нелепым. Как так вышло, что у меня были все слова в мире, чтобы превратить жизнь в метафоры, но я все еще не мог составить чертово предложение вокруг этой девушки?

Еще одним препятствием был ее нынешний наряд. Был июнь, и было тепло (и с каждой секундой становилось все жарче), поэтому Джинни надела майку на тонких бретельках, обнажая ее очаровательные веснушчатые плечи. Клянусь, эти веснушки убили бы меня. Они были частью моего падения с самого начала.

В тот ужасный, тошнотворный день в девятом классе я блаженно смотрел на них, когда она сидела передо мной на трибунах спортзала. Наблюдая за тем, как она (в невинной, ненавязчивой манере) играет на открытых кортах каждый обеденный перерыв в течение сентября, я каким-то образом убедила себя, что посещение баскетбольных проб даст мне широкие возможности покорить Джинни своим остроумием и литературным чутьем. Если вы попросите меня сейчас проверить мои математические расчеты по этому конкретному уравнению, я могу вежливо отклонить просьбу, но в то время все это имело смысл в моем подростковом мозгу.

Итак, это было холодным осенним днем ​​в октябре, когда я обнаружил себя тощим в группе девочек, в основном десятиклассниц, которые выглядели так, будто у них было больше уважительных причин для занятий в спортзале, чем у меня.

Я стратегически расположился сразу за Джинни. Волосы ее были собраны в высокий хвост, рыжие, точно подстриженные кончики достигали затылка. Светло-коричневые веснушки, усеивающие ее плечи, были прекрасно видны, потому что она была одета в настоящую баскетбольную майку, а не в хлопчатобумажную футболку с надписью «КРИЧАЮЩИЕ СОСУКИ — НИКАКИХ БЕШЕСТВИЙ!» спереди, а сзади был рисунок серьезного хот-дога в ковбойской шляпе, который кричал и размахивал меньшим хот-догом, как пистолетом.

Кстати, это то, во что я был одет.

Я был занят подсчетом каждой веснушки на ее правом плече, когда миссис Николлс, наш учитель физкультуры и тренер, прыгала в баскетбол и несла блокнот. Бросив мяч одной из девочек в первом ряду, она попросила нас по очереди называть наши имена, чтобы она могла их записать.

Один только звук голоса Джинни в обычный день заставил меня сжаться, и от ее восторженного «Джинни Вудленд!» мой живот сделал полное сальто назад. Он все еще пытался встать на ноги, когда подошла моя очередь, и мое собственное имя сорвалось с моих губ, звуча как «Нуматарк», а не «Нима Кумара-Кларк», как мое настоящее имя. Несколько девушек захихикали, но Джинни оглянулась на меня, и веснушки на ее щеках расплылись в дружелюбной улыбке. Меня чуть не вырвало прямо тогда и там.

Но «Великий Баскетбольный Барф», как позже ловко окрестили его Джинни и Чарльз, случился где-то в середине проб, которые шли сказочно.

И под сказочным я подразумеваю, что никогда в жизни не подвергался таким пыткам. Одна из таких агоний случилась, когда миссис Николлс заставила каждого из нас выполнить штрафной бросок, последствием пропущенного броска стало «самоубийство» — неуместно названная процедура, требующая, чтобы вы бегали туда-сюда между каждой важной линией на корте.

Конечно, я промахнулся со штрафного броска, просто потому, что никогда раньше не бил. Я даже не думал тренироваться или смотреть пару роликов с лучшими моментами WNBA. Посмотрим правде в глаза — мне было четырнадцать, я сильно давился и далеко не был достаточно трезв, чтобы все это обдумать. Был ли я единственным, кто промахнулся, что привело к самоубийству? Нет. Но был ли я единственным, кто бросил мяч через щит, попал в стену, и мяч отскочил в затылок Пенни Дюпюи?

Возможно.

К тому времени, когда каждый из нас подошёл к своей очереди (конечно, пуля Джинни едва коснулась сетки, поскольку пролетела точно через середину кольца), большинство из нас уже были на грани того, чтобы вырваться из двенадцати самоубийств, которые мы совершили. д бежать. Поэтому, когда миссис Николлс случайным образом разделила нас на пары для нашего следующего занятия/испытания, а Джинни застряла со мной, она протянула руку, чтобы представиться, и сказала: «Привет, меня зовут Джинни!» Самым дружелюбным голосом, какой только можно вообразить, я вырвало на ее новенькие «Рибоки» — кусочки бутерброда с ветчиной из моего обеда покрыли белой кожей и шнурками большую часть пола спортзала вокруг них.

Джинни замерла, казалось, на тридцать лет, ее рот был разинут, а глаза прикованы к туфлям. Нагнувшись и держась за живот, я тоже перевел взгляд на ее туфли, совершенно не в силах осознать, что я только что сделал. Спортзал молчал. Я почувствовал, как мои глаза начинают слезиться.

Свисток миссис Николлс, наконец, раздался в тишине, и последовало: «Ну, на что вы все смотрите? Кто-нибудь, принесите швабру, ради Пита!

Несмотря на сильные спазмы в животе, я просто повернулся и побежал из спортзала домой, решив никогда больше не играть в баскетбол, не разговаривать с девушками и не есть бутерброды с ветчиной.

Быстрым движением Джинни толкнула камешек передо мной, пока мы продолжали идти.

«Давай, Нима!»

Камешек ударился о переднее колесо моего велосипеда и остановился передо мной.

Я нерешительно рассмеялся, но мое тело мгновенно напряглось. Учитывая мои ужасные спортивные способности, даже самые незначительные вещи, которые требовали координации — например, удар ногой по этому камешку, ходьба, удерживание велосипеда — вызывали у меня беспокойство. Но если бы я не подыгрывал, Джинни бы подумала, что я неинтересен. И мне нужно было доказать ей, что я не только веселый, но и достаточно веселый, чтобы провести с ней остаток жизни.

Итак, используя свой велосипед для устойчивости, я сосредоточился на камешке, выполнил неуклюжую процедуру перетасовки-шагания, чтобы преодолеть расстояние между мной и камнем, а затем попытался загрузить его так сильно, как только мог.

Потому что я был не только веселым, но и сильным.

Думаю, я недооценил давление, которое мне нужно было удержать на велосипеде, потому что, когда моя одна нога брыкалась, другая сильно упиралась в мой велосипед, и и велосипед, и тощее тело начали опасно опрокидываться.

Джинни не ошиблась. Ее руки мгновенно высвободились и схватили руку и ручку велосипеда, вернув нас обоих в безопасное положение стоя.

«Вау! Закройте один, — сказала она с нежной улыбкой на лице.

Последовала еще большая неловкость, когда я не мог найти слов, чтобы объяснить это несчастье, и просто неловко захихикал.

Камешек, разумеется, остался на том же месте, что и был, вероятно, посмеиваясь надо мной из своего уютного пятнышка в грязи. Джинни тоже ухмылялась, когда она начала рассказывать мне историю из своего рабочего дня — вероятно, чтобы отвлечь меня от моего полного провала в качестве кидаля камешков.

Эта улыбка — хотя сейчас от нее мне стало еще хуже — была спасительной благодатью на следующий день после моей сильной рвоты. Джинни подошла ко мне и Чарльзу за нашим обычным столом для пикника на перемене. Я представлял себе кирпичные стены и колючую проволоку, чтобы защитить себя от ее надвигающегося гнева, но, к моему изумлению, нас встретила ее дружелюбная улыбка, и она просто спросила, как я себя чувствую. Мой рот не очень хорошо работал во время нашего разговора, но мне удалось пробормотать извинения, а ей удалось искусно проигнорировать мою общую неумелость в разговоре.

Поразительно, но я не попал в баскетбольную команду, но стал ее менеджером. Я думаю, что миссис Николлс просто пожалела меня, но мне пришлось взять то, что я мог получить. Я записывал статистику и следил за тем, чтобы бутылки с водой оставались полными. Я также иногда подбирал Джинни за обедом, когда Чарльзу нужно было наверстать что-то научное, и она пыталась научить меня кое-каким приемам броска и дриблинга.

Я все ждал, что она и ее друзья разыграют меня или скажут, как странно я выгляжу в футболке с хот-догом, но они так и не сделали ни того, ни другого. На самом деле, некоторые из ее друзей даже здоровались с нами, когда проходили мимо нашего столика для пикника во время обеда. Имейте в виду, они никогда не сидели с нами, но и полностью нас не игнорировали. Джинни, казалось, надула вокруг нас веселый, защитный пузырь, и мы были ей благодарны за это.

К концу сезона я все еще не мог вести мяч, не отбивая мяч от ноги, и не мог найти кольцо, когда оно было прямо передо мной, но мы с Джинни Вудленд стали друзьями. И несмотря на мое непрекращающееся желание поцеловать ее, почувствовать ее руку в своей и назвать ее своей девушкой, а также ее непрекращающийся, прискорбный интерес к мальчикам, я приберегла все свои эмоциональные потрясения для Чарльза и сказала себе, что дружба лучше, чем ничего.

И это была история, которой я придерживался какое-то время.

Я прогнал воспоминания о рвоте и турбулентности, пока брел рядом с Джинни, мое лицо все еще горело от моего промаха. Я сосредоточилась на том, чтобы просто переставлять одну ногу перед другой, боясь снова споткнуться. Но я также был готов идти вперед, когда все, что я действительно хотел сделать, это остановиться, сесть на свой велосипед и уехать подальше от надвигающегося обмена между нами.

Джинни радостно болтала об одном из своих клиентов в Old Stuff — что-то о пенсионере, который просил «хипстерские штаны», — и я быстро оценил процесс принятия решений, который привел меня к этому моменту, чтобы убедить себя в том, что моя методология был здоров.

За несколько дней до моего великого откровения я провел все необходимые исследования.

Сначала я спросил совета у папы, так как ему каким-то образом удалось поймать мою мать, которая — и я не пытаюсь быть жестокой — определенно была пышной бугенвиллией по сравнению с крепким пустынным кактусом моего отца. Заметьте, у него были свои прелести — сильный подбородок, огромные, но ловкие руки, мягкие локоны, ниспадавшие на лицо. Но видеть его — надвигающегося, бледного, медлительного — рядом с моей мамой, чья темно-коричневая кожа и плотное телосложение, казалось, находились в постоянном, вибрирующем движении, поражало чувство симметрии. Так что я подумал, что у него могут быть какие-то идеи для худощавого коричневого ребенка, который смотрит на идеальную богиню.

Сложность заключалась вот в чем: моя мама ушла от нас полтора года назад, и мы мало говорили о ней или ее необъяснимом отъезде. Это была чувствительная территория для нас обоих, но я подумал, что если мне удастся спросить о ней, мой отец, вероятно, сумеет ответить, верно?

Я старалась быть легкой, когда однажды утром на прошлой неделе заваривала чай, а он читал газету за кухонным столом.

«Итак, Делфорд, скажи мне: как тебе удалось забить маму?»

Он даже не поднял глаза. «У меня есть навыки, вот как».

Я ненавидел, когда он пытался говорить как подросток. «Верно. И какие это будут навыки?»

Он щелкнул бумагу, чтобы разгладить складки, и сложил ее. Откинувшись назад и убрав волосы с лица, он ответил: «Безумный скиллз. И это «skillz» с буквой «z».

Я раздул на него ноздри и покачал головой. «Прохладный . . . а как насчет правды?

Приложив палец к губам, он посмотрел вверх, как будто ответ плавал где-то под кухонным потолком. Наконец он сказал: «Понятия не имею. Я до сих пор не могу поверить, что забил ей. Это правда.» Он посмотрел на меня — в его глазах мелькнула влага — затем пожал плечами и вернулся к своей газете.

Ладно, Нима, подумал я, может, не самый умный ход. Обвив руками его шею сзади, я чмокнул его в щеку и предложил: «Ну, ты это сделал, и ей повезло с тобой».

В ответ он потрепал бумагу.

Там особо нечего делать. Затем я посоветовался с Чарльзом, который тоже оказался в целом бесполезен (его любовная жизнь оставалась пустынной пустошью и в старшей школе).

Он только что начал возмущенную лекцию, его глаза закатились за синими очками, которые он всегда носил: «Подумай хорошенько, Нима. Это действительно стоит риска? Помните эпоху до Джинни? Мы были совершенно довольны четырнадцатилетними детьми, пока она не появилась на фотографии!» Он сдвинул очки на переносицу и скрестил костлявые руки.

Его огорчение не было совершенно необоснованным. В конце концов, ему пришлось выслушать три года горя по поводу моего вечного, безответного желания Джинни. Я думаю, тогда было также понятно, что его единственный совет, когда я спросил его, как я должен, наконец, проявить свою любовь к ней, был «Не надо».

Исчерпав свои ограниченные ресурсы — папу и Чарльза — прошлой ночью я обнаружила, что лежу на своей кровати, уставившись на свою книжную полку и задаваясь вопросом, почему я не могу просто выглядеть как типичная неотразимая героиня или почему заколдованная фея не может не захлестни меня одним из этих волшебных смерчей преображения. Затем я поймал себя на мысли, что хочу, чтобы моя мама была рядом, чтобы дать мне совет, но это только добавило грусти к моей тревоге из-за Джинни, поэтому вместо этого я повернулся, чтобы посмотреть на фотографии, приклеенные над моим столом.

Джинни и я с баскетбольной командой. Джинни сжимает Чарльза в селфи против его воли. Мы с Джинни с соломинками в носу.

Я напомнил себе, что Джинни не станет в конце лета, и если я не сделаю этого в ближайшее время, то навсегда останусь перед старыми фотографиями.

Теперь, еще раз украдкой взглянув на ее идеальное лицо рядом со мной, я в миллиардный раз задумался, что увидела Джинни, когда посмотрела на мое лицо. Когда я увидел ее, я подумал о том, будут ли ее губы мягкими или губчатыми на моих. Я думал о том, как долго я смогу смотреть в ее ясные зеленые глаза, не смущаясь и не отводя взгляда. Я думал о том, чтобы поцеловать каждую веснушку на ее лице.

Я не мог представить, чтобы кто-то думал обо мне что-то подобное. Если в четырнадцать лет мои черты лица представляли собой сбивающую с толку смесь, то теперь они казались ничем не примечательными. У меня не было веснушек, которые хотелось бы поцеловать, простые карие глаза и постоянно потрескавшиеся губы. Казалось, люди всегда думали, что наличие родителей разных оттенков автоматически делает их экзотическими и красивыми. Но я чувствовал, что мои черты могут умереть от скуки.

Я несколько раз нажал на тормоза на руле. Должна ли она нажать на тормоза сейчас, прежде чем погрузиться в кавернозную душевную боль? Или она переключается на высшую передачу и взбирается по крутому склону романтики?

Моя челюсть так сжалась за то время, что мы шли, мне казалось, что мне понадобится лом, чтобы открыть рот. Но ее дом становился все ближе и ближе, и почему-то мысль о том, чтобы сделать мое заявление на ее кухне, или в гостиной, или, не дай бог, в ее спальне, казалась бесконечно более ужасающей.

Внимательно глядя на руль и собирая каждую унцию смелости, которая была во мне, а это было ровно пол унции, я наконец выплюнул: «Джинни, я считаю тебя хорошим другом. Ты знаешь, что это правильно?»

«Да, глупо, я знаю». Она толкнула меня под руку, и я снова чуть не упал на свой велосипед — в основном из-за толчка, но также и потому, что мои ноги были похожи на ласты.

«Но знаете ли вы также, что…»

Она остановилась и взяла меня за руку. Я тоже остановился. «Нима. Ты знаешь, что я люблю тебя, но я люблю тебя как друга, и я не хочу, чтобы что-то мешало этому. Хорошо?» Она сжала мою руку, а затем отпустила.

Мои глаза сразу нашли мои туфли.

Она знала. Все это время. И никогда ничего не говорил.

И я даже не успел закончить фразу.

Мои пальцы, обхватившие оба руля, сжимали их все крепче и крепче, пока не заболели. Навернулись слезы, но я сморгнула их. Когда я это сделал, я заставил себя ухмыльнуться на своем лице и заставил себя встретиться с ее зелеными глазами. «О, да, конечно. Будь проще, верно?» Мой голос тонким эхом разнесся между нами.

Трещина в моем сердце расширилась, когда на ее лице появилось облегчение. «В яблочко. Зачем портить что-то столь великое?» Она обняла меня за плечи и болтала о моих способностях к подбору.

Я почти не слышал ни слова из того, что она сказала. Я был слишком занят, желая, чтобы Гигантская Рука Бога раздавила меня своим огромным большим пальцем.

К тому времени, как мы расстались и я поплелась вверх по ступенькам своего патио, я обдумала все, что могла — должна была — сделать по-другому, прежде чем выпалить свои чувства, как задница. Расскажите ей забавную историю. Дотянись до ее руки. Взгляните ей в глаза. И я подумал о худшем из всех оскорблений: я даже не смог закончить сказать ей, что люблю ее.

По мере того, как появлялась каждая упущенная возможность, мое тело медленно сдавало себя. Я едва добрался до своей комнаты, прежде чем рухнуть на кровать, где я оставался в течение нескольких часов, мучительно прокручивая в голове каждый момент моего неисполненного желания за последние три года и задаваясь вопросом, будут ли у меня когда-нибудь снова такие возможности.