Балканские чтения – 5. Посвящаются Николаю Михайловичу Бахтину. В поисках «балканского» на Балканах. Тезисы и материалы симпозиума. М., 1999.

Балканские чтения – 5. Посвящаются Николаю Михайловичу Бахтину. В поисках «балканского» на Балканах. Тезисы и материалы симпозиума. М., 1999.

Редколлегия: А. А. Плотникова, И. А. Седакова, Т. В. Цивьян

I

Вяч. Вс. Иванов (Лос-Анджелес-Москва). В поисках балканского названия лошади

А. Лома (Белград). К имени фракийского героя Vetespios

В. H. Топоров (Москва). К реконструкции индоевропейской гимновой традиции («состязательные» гимны). Pindaro-Vedica I-III

H. П. Гринцер (Москва). «Мед поэзии». Индоевропейская формула и ее трактовка в греческой традиции

Л. И. Акимова, А. Г. Кифишин (Москва). Древнегреческий трон: балканская специфика

Е. Г. Рабинович (Санкт-Петербург). Об одном древнебалканском топониме

H. H. Казанский (Санкт-Петербург). Использование эллинистической поэзии для микенской реконструкции эпоса микенского времени (миф о Европе)

Д. О. Торшилов (Москва). Типы греческих генеалогий и гесиодовская «эоя»

А. Р. Потемкин (Москва). Рассказ о посещении Эолии (к вопросу о композиции гомеровского эпизода, Od. 10. 1-79)

А. Ф. Михайлова (Москва). Две модели знания в «Царе Эдипе» Софокла

Н. В. Брагинская (Москва). «Сибаритские истории»: басни и мораль

Е. Д. Матусова (Москва). Как Филон Александрийский смотрел на историю греческой философии (или почему он назван «пифагорейцем», а Аристобул «перипатетиком»)

М. К. Трофимова (Москва). Время в «Пистис Софии»

II

V. A. Friedman (Chicago). On the complexity of identity in the nineteenth century Balkans as reflected in a multilingual text

A. A. Плотникова (Москва). Ареальный метод в поисках балканского на Балканах (на материале мифопоэтической лексики и фразеологии)

Г. П. Клепикова (Москва). К проблеме критерия балканского в сфере лексики

Р. П. Усикова (Москва). Балканскость современного македонского языка

Д. И. Эдельман (Москва). К становлению языковых «балканизмов» вне Балкан

И. И. Воронина, А. А. Новик (Санкт-Петербург). Балканское за пределами Балкан. Этноязыковые контакты в албаноязычных поселениях Украины

III

Г. Д. Гачев (Москва). Космософия Балкан

О. М. Младенова (Калгари). Балканская типология личности

Д. М. Младенова (София). Балканское в балканских народных астронимах

О. В. Белова (Москва). Южнославянский «Физиолог» и балканский фольклор

И. А. Седакова (Москва). Балканское в словаре народной культуры болгар

Е. С. Узенёва (Москва). Балканские черты в словар болгарской и македонской свадьбы

Љ. Раденковић (Београд). Демони настали од умрле некрштене деце код балканских Словена

Н. Соболев (Санкт-Петербург). Термины народной демонологии и их денотаты в болгарском центральнородопском говоре

Т. А. Агапкина (Москва). Балканская проекция славянской весенне-летней обрядности

С. М. Толстая (Москва). «По Богу брат» (Побратимство в обрядах, верованиях и фольклоре южных славян)

Е. Црвенковска (Скопjе). Заштита од змиjа и змиjата како заштитник

E. G. Kapsomenos (Ioannina). La poésie populaire grecque et le système culturel local

Т. И. Самойленко (Москва). Мотив антропофагии в новогреческой сказке

Д. А. Яламас (Афины-Москва). Образ Харона и загробного мира в мифологии греческих песен ребетика

Л. Кляус (Чита-Москва). Южнославянские сюжеты заговорных текстов

Е. Е. Левкиевская (Москва). Балканский слой в карпатской мифологии

М. П. Одесский (Москва). Балканский миф о государе-колдуне в древнерусском «Сказании о Дракуле воеводе»

IV

С. Б. Ильинская (Афины). Космос «села и стана» Костаса Кристаллиса в призме балканской модели мира

И. И. Ковалева (Москва). В поисках древних богов: Сеферис о Гомеровских гимнах

A. D. Zisis (Ioannina). T.Livaditis; the madness of ξενιτιά, the metonymy of a true ταξίδι

И. В. Тресорукова (Москва). Я. Камбанеллис. «Одиссей, вернись домой». Современная трактовка античного образа

Ф. А. Елоева (Санкт-Петербург). Некоторые особенности проявления сюрреализма на Балканах

А. Ю. Русаков (Санкт-Петербург). Поэт и тиран: Балканы

A. Хетцер (Бремен). Шкьени и шкипни в албанской эпопее Фишты (1937)

В. Николаенко (Москва). К интерпретации «Богомильских легенд» Николая Райнова

Ц. Георгиева (Шумен). Мифологема «остров» в болгарской прозе 80-х годов

O. Л. Кириллова (Москва-Белград). От Андрича до Павича: о жанровом своеобразии современной сербской прозы

D. Burkhart (Mannheim). Balkanische Traumjäger und Teelandschaften. Zur enzyklopädischen Kulturologie und postmodernen Poetik von Pavić

H. B. Злыднева (Москва). Балканский демонтаж (о романе Д. Угрешич «Форсирование романа-реки»)

Т. В. Цивьян (Москва). Опыты «проживания» сжатого времени и пространства

Т. Н. Свешникова (Москва). Вечное возвращение на Балканы

В. Н. Топоров (Москва). Памяти Николая Михайловича Бахтина. Предспорт, спорт и спорт XX века

«Мениппова сатира» как термин Бахтина

Ирина ПОПОВА

«МЕНИППОВА САТИРА» КАК ТЕРМИН БАХТИНА

 

Словарь литературоведческих терминов XX века пополнился несколькими понятиями, конституирование которых связано с именем М. Бахтина. Термины «карнавал», «смеховая культура», «мениппова сатира» («мениппея»), «хронотоп» и некоторые другие хотя и существовали до Бахтина, но получили в его работах новый смысл, причем переакцентуация значений оказалась столь существенной, что теперь они осознаются именно как термины Бахтина.

Наиболее спорным из этого списка остается «мениппова сатира». Несмотря на то, что труды Бахтина явились мощным толчком для всестороннего изучения проблемы, метод Бахтина, его концепция менипповой сатиры и само историческое существование мениппеи как жанра сегодня ставятся под сомнение¹ Впрочем, исследование семантики и генезиса понятия «мениппея» целесообразно не только в силу запутанности научного сюжета. Для этого существуют и другие, куда более веские причины.

Во-первых, введение понятия «мениппова сатира» сопровождалось рядом общих высказываний Бахтина о термине, о природе и свойствах терминологического языка. Можно сказать, что мениппея инициировала появление набросков к теории термина, которая, однако, не получила своего системного изложения и не была включена в труды, подготовленные к печати самим автором.

Во-вторых, история «мениппеи» свидетельствует о методологической необходимости исследования генезиса идей и понятий сквозь призму истории текста. Поскольку источники, реальный контекст и само развитие «мениппейного сюжета» остались в набросках. Более того, картина, открывающаяся при изучении архивных материалов, оказывается принципиально иной, чем при анализе прижизненно опубликованных работ.

Издания 1960-х годов свидетельствуют: понятие «мениппея» введено во второй редакции книги о Достоевском (1963), а в книге о Рабле (1965) его нет вовсе. Изучение архивных материалов опрокидывает устоявшиеся представления: Бахтин начал заниматься мениппеей еще в 1940-е годы, сначала как самостоятельной проблемой, а затем в контексте переработки книги о Рабле, причем уже тогда мениппейная традиция рассматривалась им как в отношении к роману Рабле, так и в отношении к жанровому типу романа Достоевского.

Так что четвертая глава «Проблем поэтики Достоевского» только приоткрыла читателю «мениппейный сюжет»: знакомство с бахтинским замыслом в 1960-е годы не могло быть полным. Для сегодняшнего понимания концепции Бахтина необходимо не только системно проанализировать сохранившиеся черновики и наброски, нужно вернуться из 1960-х, когда «мениппейный сюжет» был впервые обнародован, в 1920 – 1940-е, когда он формировался, чтобы восстановить его реальный научный контекст.

* * *

Составной частью образа шестидесятых стал человек с фанерным чемоданчиком, возвращающийся в прежнюю жизнь, которая давно другая. Ложная многозначительность этого образа заменила собой рутинную работу, оставшуюся не проделанной, – исследование катастрофы возвращения. Возвращения не в индивидуально-психологическом плане, как оно изображено в одноименном рассказе Андрея Платонова, герой которого, солдат победившей армии, приезжает домой с войны, – а катастрофы возвращения проигравших, принесших с собой в новый мир осколки разрушенной интеллектуальной культуры.

За личными судьбами проигравших, но непогибших стоит проблема восстановления запрещенного, уничтоженного и утраченного: собственных замыслов, научных направлений и целых дисциплин. Произошло ли это возвращение в 1960-е годы и возможно ли оно вообще? И если возможно, то не бессмысленно ли? Или следует признать, что для идей, научных направлений и школ есть свое время и место, в которых они только и могут существовать и развиваться как актуальное знание, а не факты истории науки?

В этой статье речь пойдет о мениппее, о сюжете, который М. Гаспаров назвал случаем Бахтина²

. Поскольку возвращение Бахтина началось именно с мениппеи. Впрочем, корректно ли это суждение, нет ли в нем передержки? Всем известно, что возвращение Бахтина началось с нового издания книги о Достоевском, в котором мениппея хотя и была наиболее радикальным дополнением, общего концептуального ядра книги – по крайней мере, именно так считается – не затронула.

Напомним коротко канву событий. В феврале 1961 года Михаил Михайлович Бахтин, в ту пору заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы Мордовского государственного университета, принял предложение Витторио Страды опубликовать книгу 1929 года «Проблемы творчества Достоевского» по-итальянски, в качестве «вступительного исследования» к полному собранию сочинений писателя, готовившемуся в туринском издательстве «Эйнауди» (письмо Страды было получено 22 февраля, ответ датирован следующим днем). Срок подготовки рукописи сам Бахтин определил в четыре месяца; в официальном обращении издательства, последовавшем 23 марта, был назван сентябрь³

. В действительности работа продолжалась в течение всего 1961 года, после чего готовая рукопись была передана в агентство «Международная книга», через которое велись официальные переговоры с итальянским издательством; 5 января 1962 года рукопись поступила в Главлит, а затем была отправлена в Турин.

Тогда же хлопоты В. Кожинова об издании книги в Москве, длившиеся уже около года, принесли результаты. В марте 1962-го начинается новый этап переработки рукописи, теперь для издательства «Советский писатель». «Сейчас я приступаю к новому пересмотру всей книги, – пишет Бахтин Кожинову 27 марта 1962 года. – <…> Итальянский вариант <…> меня не удовлетворяет»⁴

. Подготовку текста Бахтин планировал завершить «непременно до лета». В июне рукопись поступила в издательство, 18 июня 1962 года был заключен договор. Однако работа над текстом продолжалась вплоть до начала 1963 года. Рукопись, согласно справке, подписанной редактором книги С. Бочаровым, была готова к производству 18 февраля 1963 года⁵

. 27 марта книга поступила в набор, а в сентябре был отпечатан тираж. Планировавшееся итальянское собрание сочинений Достоевского тогда не состоялось. В «Эйнауди» книга Бахтина вышла в 1968 году, в переводе с московского издания 1963 года.

Таким образом, возвращение Бахтина, действительно, началось с нового издания его единственной к тому времени опубликованной книги – книги, с которой в 1920-е годы все началось и которой, как казалось, все и закончилось. («Решил начать. Я же не знал, что это начало окажется и концом», – говорил Бахтин С. Бочарову 10 июня 1974 года⁶

.) Так что поэтически настроенный биограф мог бы сказать, что это было повторение в том высоком религиозно-философском смысле, который придал этому понятию Серен Киркегор⁷

. Впрочем, если повторение и состоялось – издание книг и последовавшая затем «мировая слава» обрушились на Бахтина, – то не в последнюю очередь потому, что Бахтин упорно шел дальше, не останавливаясь и не стремясь повторить раз достигнутый успех.

Приняв предложение «Эйнауди» и не будучи связан ни цензурными, ни редакторскими (как впоследствии в «Советском писателе») требованиями, Бахтин буквально републиковать книгу 1929 года не стал. В каком направлении он собирался развивать текст тридцатилетней давности? В июле 1961 года в письме к В. Кожинову он обозначил основные направления работы: «Думаю ограничиться немногим (не позволяет ни время, ни листаж), а именно: 1) дополнить критический обзор литературы, 2) углубить анализ особенности диалога и

позиции автора в полифоническом романе (последнее больше всего вызывало возражений и недоумений) и 3) коснуться некоторых традиций Достоевского, в частности карнавальной. Остальной текст думаю почти вовсе не трогать. Изложение я не собираюсь делать популярнее»⁸.

Действительно, новой сводной рукописи Бахтин не готовил, ограничившись дополнениями и незначительными изменениями во всем тексте, кроме четвертой главы. Четвертая глава и разделы «От автора» и «Заключение» были написаны заново. Резюмируя анализ архивных материалов, данный нами в шестом томе Собрания сочинений⁹

, можно заключить, что в фокусе подготовки «Проблем поэтики Достоевского» находилась четвертая глава – «Жанровые и сюжетно-композиционные особенности произведений Достоевского», посвященная карнавальной и мениппейной традициям.

Подготовка четвертой главы составляла отдельный сюжет в истории как текста, так и концепции книги. Если для итальянского издания четвертая глава писалась, а затем дополнялась без отчетливо выраженного намерения соотнести ее с остальными частями текста и замыслом в целом, то на следующем этапе Бахтин как раз стремился прояснить основания, на которых в книгу о Достоевском вошел раздел о карнавализации и мениппее. С этой целью первая глава «Полифонический роман Достоевского и его освещение в критической литературе» дополняется тезисом о карнавализации как предпосылке полифонии, примечаниями о карнавале, вставкой о карнавальном восприятии Достоевским газеты; характеристика романов Достоевского, данная Гроссманом, связывается теперь с менипповой сатирой, а примечание о мистерии и диалоге платоновского типа получает ссылку на четвертую главу. Одновременно в дополнениях к четвертой главе особое звучание приобретает идея диалога. Тезис о карнавале как предпосылке полифонии развивается здесь в контексте противопоставления риторической и карнавальной традиции.

Как видим, в отличие от многих своих интерпретаторов, сам Бахтин считал карнавальную и мениппейную проблематику частью теории полифонического романа и стремился «вписать» четвертую главу в общую структуру исследования. И вот что важно: Бахтин не побоялся добавить в книгу о Достоевском раздел, радикализовавший концепцию в целом, не отказался от направления исследования, избранного в 1930- 1940-е годы, хотя это направление – изучение карнавальной составляющей в истории и теории романа, – как видно из судьбы книги о Рабле в 1940 – 1950-е годы, официального признания не получило. Отчего Бахтин решился на это добавление, которое если не в «Эйнауди», то в «Советском писателе» могло осложнить прохождение книги, что заставило его – кроме деятельной энергии В. Кожинова – преодолеть осторожность, неизбежную для человека, пережившего после первой заметной книги тридцать лет непризнания? Вот здесь, по всей видимости, действительно, понадобится «экстранаучная» апелляция к Киркегору: только «страсть свободы», которая «ничем не заглушается и не умеряется никаким неверным истолкованием»¹⁰.

И все-таки, несмотря на все усилия к «укоренению» мениппейного сюжета в ткани текста, четвертая глава в восприятии читателя осталась обособленной, выпирающей из общей структуры книги – «тяжеловесным объяснительным привеском»¹¹ к мощной идее полифонии¹².

Хотя сама концепция мениппеи в филологическую науку и обыденное гуманитарное сознание вошла прочно.

Кто не знает теперь, что такое мениппея, кто не держал в руках солидного указателя источников и исследований о мениппее (969 позиций)¹³и кто не ругал Бахтина за его научную фантазию, за четырнадцать признаков жанра, под которые можно подвести практически любой текст и которые, в сущности, ничего не объясняют?

Здесь мы подходим к одной из самых болезненных проблем чтения Бахтина: к утраченному чувству времени и места. Времени и Места, в которых зрели идеи и создавались тексты. Сочинения Бахтина, написанные в 1920 – 1940-е годы, начали печататься в 1960-е. Читатель поначалу и не заметил зазора между временем их создания и выхода в свет. Отчасти это было свойством эпохи: в поздние советские годы тексты, написанные вне господствующей идеологии, воспринимались «синхронически»: связь с прерванной гуманитарной традицией была важнее направленческой и временной дифференциации. Так тексты Бахтина оказались встроенными в интеллектуальную ситуацию 60-х годов и долгое время воспринимались в отрыве от своего контекста.

Понятно, что четвертая глава «Проблем поэтики Достоевского» могла быть закончена в столь короткие сроки только потому, что предварительная работа и сбор материала были проведены раньше. Поэтому прежде всего необходимо восстановить реальную хронологию «мениппейного сюжета»: когда Бахтин занялся изучением мениппеи и ее значения в истории романа. Подчеркнем особо: мы говорим сейчас не о том, когда Бахтин узнал о существовании мениппеи, а о том, когда он начал о ней писать; не об интеллектуальных истоках и предтечах бахтинской темы, а о ее реальном авторском воплощении в текст¹⁴.

Изучение архивных материалов свидетельствует: «мениппейный сюжет» Бахтина возникает в связи с его занятиями теорией жанра и в 40-е годы оформляется в границах переработки книги о Рабле.

Когда Бахтин стал вплотную заниматься мениппеей, точно сказать трудно. В статье «Сатира», написанной в 1940 году для «Литературной энциклопедии», этого сюжета еще явно не прослеживается, хотя в определении сатиры как жанра мениппова сатира обозначена специальным пунктом. Бахтин характеризует мениппею как «смешанный» диалогический жанр, возникший в эллинистическую эпоху в форме философской диатрибы (Бион, Телет), а затем преобразованный и оформленный Мениппом; ссылается на образцы менипповой сатиры в творчестве Лукиана, Варрона, Сенеки и Петрония и – что принципиально – характеризует мениппову сатиру как жанр, непосредственно подготовивший «важнейшую разновидность европейского романа», представленную в античности «Сати

риконом» Петрония и «Золотым ослом» Апулея, а в Новое время – романами Рабле и Сервантеса¹⁵. О том, как концепция Бахтина соотносилась с европейской наукой его времени, мы скажем позднее.

1. Новейшая концептуальная работа о мениппее принадлежит Н. Брагинской: Брагинская Н. В. Мениппова сатира: к диалогу М. М. Бахтина и М. Л. Гаспарова (доклад).[↩]
2. Гаспаров М. Л. История литературы как творчество и исследование: Случай Бахтина // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения. Материалы Международной научной конференции 10 – 11 ноября 2004 года. М.: МГУ, 2004.[↩]
3. Фотокопии писем см.: Бахтинский сборник-III. М.: Лабиринт, 1997. С. 376 – 377.[↩]
4. Из переписки М. М. Бахтина с В. В. Кожиновым (1960 – 1966) / Публ., подгот. текста и коммент. Н. А. Панькова // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 2000. N 3 – 4. С. 182.[↩]
5. См.: Бахтин М. М. Собр. соч. в 6 тт. Т. 6. М.; Русские словари; Языки славянской культуры, 2002. С. 483.[↩]
6. Бочаров С. Г. Об одном разговоре и вокруг него // НЛО. N 2 (1993). С. 73.[↩]
7. Керкегор С. Повторение: Опыт экспериментальной психологии Константина Констанца. М.: Лабиринт, 1997.[↩]
8. Из переписки М. М. Бахтина с В. В. Кожиновым // Указ. изд. С. 153 – 154.[↩]
9. См.: Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 6. С. 505 – 519.[↩]
10. Керкегор С. Указ. соч. С. 98.[↩]
11. Письмо И. Н. Томашевской к М. В. Юдиной от 30 октября 1963 г. Цит по: <Бочаров С. Г. Комментарии> // Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 6. С. 503.[↩]
12. См., например, суждение К. Эмерсон: «Я думаю, что никто не станет спорить с тем, что оно (изложение истории серьезно-смехового. – И. П.) интересно, но все же это только добавление. Оно много теряет по сравнению с мощными идеями полифонии и двуголосия и само по себе не порождает глубокой интерпретации, не открывает ничего существенного в Достоевском» (Эмерсон К. Столетний Бахтин в англоязычном мире глазами переводчика // Вопросы литературы. 1996. N 3. С. 71).[↩]
13. Kirk Eugene P. Menippean satire: An Annotated Catalogue of Texts and Criticism. N.Y., L.: GarlandPublishingInc., 1980. [↩]
14. И М. Гаспаров, и Н. Николаев, и Н. Брагинская справедливо связывают первоначальный интерес Бахтина к мениппее с семинарами Ф. Зелинского. Брагинская при этом особо выделяет историософский проект Славянского возрождения античности. Возвращение к «телеологическому эволюционизму символистского чекана», усвоенному благодаря семинарам Зелинского, требовало для анализа любой жанровой формы отыскать античную протоформу, чтобы затем проследить ее развитие вплоть до совершенных образцов классической русской литературы (см.: Брагинская Нина. Славянское возрождение античности // Русская теория: 1920 – 1930-е годы. Материалы 10-х Лотмановских чтений / Сост. и отв. ред. С. Н. Зенкин. М.: РГГУ, 2004. С. 67 – 71; см. также: Николаев Н. И.«Достоевский и античность» как тема Пумпянского и Бахтина (1922 – 1963) // Вопросы литературы. 1996. N 3).[↩]
15. См.: Бахтин М. М. Сатира // Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 5. М.: Русские словари, 1996. С. 11.[↩]

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.

Чтение Бахтина по Дарвину | ENGL 355 – Другие викторианцы

Читая отрывок Михаила Бахтина из «Формы времени и хронотоп в романе», я поймал себя на том, что снова и снова возвращаюсь к одному из чтений прошлой недели, «О происхождении видов » Чарльза Дарвин. После захватывающего обсуждения в классе, в ходе которого Кэтрин объяснила теорию Дарвина, касающуюся летучей мыши-призрака (та, которая была совершенно новой для меня), загадочное, но интригующее противоречие того, что изменение одновременно является постоянным и находится в постоянном движении, оставалось свежим в моей памяти, когда я изучал теорию Бахтина. текст. Меня особенно поразило, насколько близко бахтинское представление об идиллическом хронотопе совпадает с дарвиновской теорией эволюции.

Идея семейных поколений, которая пронизывает все творчество Бахтина, является, пожалуй, наиболее заметной связью с теорией эволюции Дарвина, сосредоточенной в первую очередь на бесчисленных поколениях растений, животных и человека на протяжении всего времени. Однако менее явные следы дарвиновского обоснования проявляются и в тексте Бахтина. Например, Бахтин пишет: «Но в этом маленьком пространственно ограниченном мире локализована череда поколений, потенциально безграничная. … Это единство места в жизни поколений ослабляет и делает менее отчетливыми все временные границы между отдельными жизнями и между различными фазами одной и той же жизни» (225). Это ослабление «временных границ между отдельными жизнями и между различными фазами одной и той же жизни», кажется, совпадает с верой Дарвина в то, что все, что мы есть, — это совокупность эонов других существ. Характеризуя каждую человеческую жизнь как вневременной архив породивших ее существ, Дарвин также стирает эти самые «временные границы». Бахтинское описание «различных фаз одной и той же жизни» также отражает дарвиновскую логику, поскольку эта идея представления как сингулярности, так и широкого спектра различных фаз жизни поразительно напоминает дарвиновскую модель летучей мыши-призрака. Летучая мышь-призрак, согласно Дарвину, является одновременно статичной компиляцией всех породивших ее естественных отборов и воплощением постоянных изменений, присущих этому процессу. Летучая мышь, как «различные фазы одной и той же жизни», представляют собой снимок длинной ленты времени, сжатой в одно единое существо.

Письмо Бахтина также напоминает иллюстрацию летучей мыши-призрака словами: «В идиллии дети часто выступают как сублимация полового акта и зачатия; они часто фигурируют в связи с ростом, обновлением жизни, смертью» (227). Точно так же, как дети в семейной идиллии функционируют как сублимация табуированных тем секса и зачатия, летучая мышь-призрак в теории Дарвина действует аналогичным образом. Хотя летучие мыши не считались табу в викторианскую эпоху, концепция Бахтина перекликается с концепцией Дарвина, потому что летучие мыши также представляют собой эволюционный феномен, невидимый невооруженным глазом и практически непостижимый для человеческого разума. В произведении Бахтина есть и отголоски естественного отбора, связь, которая особенно отчетливо проявляется в словах: «третья отличительная черта идиллии, тесно связанная с первой: соединение человеческой жизни с жизнью природы, единство их ритма». (226). Как следует из самого названия, процесс естественного отбора, безусловно, означает соединение человеческой жизни с жизнью природы, поскольку он описывает роль природы как механизма, порождающего случайные вариации на протяжении многих поколений.

Бахтинское прочтение пародийной поэмы Джона Донна «Приманка» | Аларир

Абрамс, Мейер Ховард и Джеффри Харфэм. Словарь литературных терминов. Cengage Learning, 2011.

Бахтин М.Михаил Михайлович и Кэрил Эмерсон. Проблемы поэтики Достоевского. U of Minnesota Press, 1993.

Бенет, Диана Тревино. «Сексуальная трансгрессия в элегиях Донна». Бенет, Д. Т. (1994). Сексуальная трансгрессия в элегиях Донна. Современная филология, 92(1), 14–35. ЖУРНАЛ. Современная филология, т. 2, с. 92, нет. 1, JSTOR, 1994, стр. 14–35, http://www.jstor.org/stable/438221.

Bild, Мария Айда Диас. «Бахтинское прочтение Лунного Тигра». ES: Revista de Filología Inglesa, нет. 17, Ediciones Universidad de Valladolid, 1993, стр. 83–90, https://dialnet. unirioja.es/descarga/articulo/2028343.pdf.

Кэри, Джон. Джон Донн: жизнь, разум и искусство. Faber & Faber, 2011.

Damrosch, David, et al. Антология британской литературы Лонгмана. Том. 2, Longman Pub Group, 2003.

Дентит, Саймон. «Пародия: новая критическая идиома». Лондон и Нью-Йорк: Routledge, 2000.

Донн, Джон и Робин Роббинс. Полное собрание стихов Джона Донна. Routledge, 2014.

Драйден, Джон. Беседы о сатире и эпической поэзии. BiblioBazaar, 2007.

Элиот, Томас Стернс и Лоуренс С. Рейни. Аннотированная пустошь с современной прозой Элиота. Издательство Йельского университета, 2006.

Холливелл, Стивен. Поэтика Аристотеля. Издательство Чикагского университета, 1986.

Холквист, Майкл. Диалогизм: Бахтин и его мир. Psychology Press, 2002.

Джонсон, Сэмюэл и Джон Муллан. Жизнеописания поэтов: избранное. Oxford University Press, 2009.

Кларер, Марио. Введение в литературоведение. Routledge, 2013.

Марлоу, Кристофер. Полное собрание стихов и переводов. Penguin, 2007.

Молони, Майкл Ф. «Метрическая практика Донна». Публикации Американской ассоциации современного языка, JSTOR, 1950, стр. 232–239, http://www.jstor.org/stable/459466.

Момени, JavaC. «Пародия на жизнь, которая живет где-то еще». Международные письма социальных и гуманитарных наук, том. Том. 55, 2015, стр. 35–43, 10.18052/www.scipress.com/ILSHS.55.35.

Моррис, Пэм. Читатель Бахтина: Избранные произведения Бахтина, Медведева, Волошинова. Bloomsbury Academic, 2009.

Мюллер, Джанель. «Женщины среди метафизиков: случай, в основном, для того, чтобы быть Донном». Современная филология, JSTOR, 1989, стр. 142–158, http://www.jstor.org/stable/438482.

Парк-Фуллер, Линда М. «Голоса: гетероглоссия и полифония Бахтина и исполнение повествовательной литературы». Text and Performance Quarterly, vol. 7, нет. 1, Тейлор и Фрэнсис, 1986, стр. 1–12, 10.1080/10462938609391621.

Папа Александр. Очерк критики: с вводными и пояснительными примечаниями.