Содержание
«Меня уже мало что пугает»: Настя Красильникова о подкасте про домогательства в ЛЭШ
9 октября в подкасте «Дочь разбойника» вышло расследование о домогательствах в отношении подростков в Летней экологической школе (ЛЭШ). Редактор Forbes Woman Когершын Сагиева поговорила с его создательницей Настей Красильниковой о том, почему в очередной раз злоупотребления обнаружены в школе для одаренных детей, о всеобщем молчании свидетелей и реакции общества на истории, о которых страшно узнавать
Настя Красильникова — журналистка, фем-активистка, автор расследования о сексуализированном насилии в такси «Цена поездки». 9 октября в подкасте «Дочь разбойника» (сезон «Ученицы») совместно со студией «Либо/Либо» Красильникова выпустила свое новое расследование о Летней экологической школе (ЛЭШ), где преподаватели годами домогались подростков.
11 эпизодов, 5 часов 37 минут, 17 лет домогательств и абьюза в школе для одаренных детей.
Закончили чтение тут
Красильникова рассказала о десятках случаев, когда взрослые вступали в интимные отношения со школьниками (как девочками, так и мальчиками), а также раскрыла имена шести мужчин, которые, по рассказам героинь подкаста, злоупотребляли своим положением. По информации Красильниковой, о домогательствах знали многие преподаватели и администрация ЛЭШ, однако эта информация не становилась общеизвестной.
— Вы вовсе не собирались делать расследование про ЛЭШ, вы начали изучать историю, о которой вам написала слушательница по имени Аша, и только потом обнаружили целую серию домогательств?
— История начинается с того, что я получила письмо. В нем мне рассказали о неком Саймоне, который создал вокруг себя подобие секты, где практиковал разнообразное насилие в отношении женщин.
— Далее слушатели узнают о злоупотреблениях. Педагогические методы ЛЭШ, описанные вами в подкасте, сразу вызывают вопросы: погладить ребенка за ухом и помурчать. Можно ли сказать, что неформальное общение провоцировало домогательства?
— Некоторые героини говорили, что атмосфера школы была для них важна.
Стала ли она причиной домогательств? Есть разные мнения, и все они звучат в подкасте. Часть бывших школьников никаким злоупотреблениям не подвергались. Кто-то считает, что в школе появились нехорошие люди, которые воспользовались положением. А кто-то уверен, что чрезмерная тактильность, ощущение всеобщей дружбы и близости способствовали процветанию злоупотреблений.
Истории о домогательствах чаще становятся громкими в элитных школах, но это не значит, что в других школах ничего подобного нет
— Не в первый раз подобное случается с элитными школами (в свое время на слуху были скандалы, связанные с 57-й школой и «Лигой школ»). Это похоже на тенденцию?
— У меня нет четкого ответа, только предположения. Многие сотрудники ЛЭШ недовольны, что школу воспринимают как элитную. Но в интервью, которое я брала у Владимира Алексеева (директор ЛЭШ с 2007 года.
— Forbes Woman), он сетовал, что система набора школьников недостаточно прозрачная. И думаю, сложно спорить с фактом, что эта школа — непрозрачное учреждение: там редко меняется педагогический и директорский состав, ученики приезжают туда годами, то есть они могут начать с пятого, шестого класса и ездить до одиннадцатого. Потом многие из них становятся там преподавателями, это в целом не очень обновляемый механизм. Да, истории о домогательствах чаще становятся громкими в элитных школах, но это не значит, что в других школах ничего подобного нет.
— Я правильно понимаю, что все эти школы, в том числе ЛЭШ, отличали «несоветские» методы преподавания?
— Один из преподавателей, Александр Хачатурян, говорит, что ЛЭШ — это такой «островок свободы от советской казенности». Вероятно, эта идея свободы — одна из причин, почему дистанция между учителями и школьниками постоянно сокращалась.
И далеко не всем от этого было хорошо.
— То есть выстраивалась система, которая была теплее, эмоциональнее, эмпатичнее советской школы. В целом — ничего плохого, но потом это вылилось в злоупотребления?
— Для кого-то вылилось, а для кого-то нет. Было значительное количество школьников, которые от таких злоупотреблений не пострадали (кто-то называет это место Хогвартсом, кто-то уверен, что именно ЛЭШ дала путевку в жизнь и научную карьеру многим юношам и девушкам).— Получается, наоборот, это потрясающий опыт в их жизни, и они благодарны ЛЭШ. Но вот что интересно: почему абсолютно все молчали? В своем расследовании вы говорите, что многие были в курсе.
— Честно скажу, этот вопрос не ко мне. Я убеждена, что преподаватели и организаторы школы должны действовать решительно при подозрении на любые запрещенные действия внутри школы.
Но почему-то они так не действовали. Думаю, что, несмотря на то что о злоупотреблениях частично было известно, никто не хотел публично поднимать этот разговор, потому что никто не хотел испортить репутацию школы.
Это все равно что пойти против корпорации, в которой работаешь много лет
— Это очень сильно удивляет меня, потому что в расследовании вы говорите, что преподаватели спали с подростками в одной палатке у всех на глазах.
— Меня это тоже удивляет. Я задавала такой вопрос Владимиру Алексееву (директору), он ничего внятного не ответил.
— Кажется, это вопрос ко всем нам. Когда я делала репортаж про сестер Хачатурян, оказалось, что огромное количество людей знали о насилии, которому они подвергались.
И проблема только в том, что все считали, что это не их дело.
— В подкасте есть попытка объяснить, почему все молчали. В одном из последних эпизодов психолог Евгения Смоленская говорит, что очень сложно пойти против структуры, от которой сильно зависишь. Это все равно что пойти против корпорации, в которой работаешь много лет. Условно, если какой-то человек берет на себя смелость сделать что-то публичным или вывести кого-то из коллег на чистую воду, он рискует тем, что его дожмет корпорация, а сообщество подвергнет насилию (не физическому, а психологическому). Возможно, это одна из причин, почему все молчали.
Материал по теме
— А где все это время были родители травмированных детей?
Родители физически не рядом и в отличие от общеобразовательной школы не могут прийти после уроков, когда произошло что-то, что смутило ребенка. С другой стороны, не у всех подростков, что нормально, отношения с родителями достаточно доверительные, чтобы рассказывать обо всем. Плюс происходил груминг — процесс, когда специальный человек дистанцирует тебя от родителей. Предположительно, это было во многих записанных мною случаях. По рассказам героинь подкаста, Саймон утверждал, что родители — это люди, которые тянут назад и мешают развитию. У меня у самой есть ребенок, и я считаю, что нельзя вешать всю ответственность на родителей. Мы живем во времена, когда родительство (и материнство особенно) требуют огромного количества сил; ожидания велики, и крайне трудно им соответствовать. Недостаточно быть просто матерью, у которой ребенок здоров, сыт и одет. Нужно быть матерью, которая заботится о его психологическом благополучии, подбирает ему великолепную школу, следит за его успеваемостью, и как будто именно мать ответственна за все, что происходит с ребенком.
Материал по теме
— Как вы считаете, что должно произойти, чтобы граница между ухом ребенка и рукой преподавателя, который хочет это ухо погладить, была совершенно четкой и несдвигаемой? Есть Уголовный кодекс — что еще нужно? Вопрос к вам как к наблюдателю.
— Хочу еще раз подчеркнуть, что я не эксперт. Я думаю, что запросы на такие изменения, на регуляцию отношений преподаватель — школьник должны исходить от администрации школы и от учителей, которые работают с детьми. Это они должны интересоваться тем, что такое домогательство, в какой момент прикосновения могут быть интерпретированы как нежелательные.
— Настя, почему вы не пошли в полицию? И ваши герои не пошли в полицию?
— Про это можно послушать в пятом эпизоде подкаста. Пострадавшие от сексуализированного насилия в принципе редко обращаются в полицию в России. И это связано с тем, что Следственный комитет, который занимается такими делами, занимается ими неохотно. Доказательства собрать сложно, особенно если насилие произошло какое-то время назад. Здесь речь о сексуализированном насилии над подростками: как вы себе представите ребенка 13-, 14-, 15-, 16-летнего, который пойдет в полицию?
— Срок давности по таким делам 15 лет. Соответственно, человек может вырасти и пойти в полицию.
Но, наверное, будет невозможно собрать доказательную базу, кроме свидетельств очевидцев, которые едва ли что-то помнят. И это все усложняет, да?
— Да, это все усложняет вместе с нелюбовью к таким делам со стороны правоохранительных органов. Не стоит забывать про то, как у нас обращаются с пострадавшими от насилия в органах. Следственные действия сами по себе могут быть травматичными. Ты приходишь к каким-то незнакомым людям, и тебе нужно их убедить, что с тобой что-то такое произошло. Далеко не каждая пострадавшая найдет в себе силы. Поэтому вопрос «Почему вы не пошли в полицию?» — это опять же вопрос не ко мне, а к полиции: «Почему к ним не идут люди?»
— Иногда журналисты сами подают заявления: «Уважаемые правоохранительные органы, разберитесь!» Вы тоже не стали этого делать?
— Да, я не стала этого делать, потому что считаю, что решение, подавать ли такие заявления, должно оставаться за героинями.
Они взрослые, дееспособные, состоявшиеся люди, и у них есть собственные планы на жизнь, в которые может не входить взаимодействие с полицией.
Материал по теме
— Слушатель проводит с историей потерпевшего несколько часов, а журналист, разбираясь во всех подробностях, проводит несколько месяцев. Как сделать так, чтобы самому не стать жертвой ПТСР?
— Психотерапия. Регулярная гигиеническая практика для людей, которые занимаются подобными темами. Мне было тяжело всю дорогу, но не было такого, что я не вывожу, а это два разных состояния. Я специализируюсь на темах отношения к женщинам и насилия над женщинами в России, и я умею работать с этими темами. Это мое дело, это то, чем я умею заниматься, то, в чем я хороша. Это мой сознательный выбор.
Но сейчас я чувствую перегруженность, потому что мне приходит очень много историй от других пострадавших в подобных учреждениях.
Это тяжело, уже нужен отдых.
— Какая последовала реакция? Обрушилась куча критики: «митушницы взбунтовались, рассказали какую-то ерунду»?
— 95% писем, сообщений, отметок, а это сотни и даже тысячи сообщений и реакций, — благодарные, восторженные, хвалебные. Мне кажется, у нас у всех есть свойство — замечать только негатив и умалчивать про поддержку. А я хочу сказать, что получила просто невероятное количество поддержки и благодарности. Героини подкаста тоже получили огромное количество поддержки и слов благодарности после выхода расследования. Я не хочу это недооценивать. Да, есть люди, которые присылали мне оскорбления и угрозы, но как феминистка с большой аудиторией я привыкла к этому. Меня уже мало что пугает.
Единственное, что мне было очень неприятно, это когда люди между собой обсуждали: «Да к ней-то самой хоть кто-нибудь пристает?» А кто-то другой отвечал: «Ну, я бы не рискнул».
И я считаю низким и мерзким, когда меня начинают оценивать по внешности и по фотографиям. Внешность не имеет отношения к профессионализму.
— В заключение я бы хотела обсудить эффект от этих расследований. Вы его замечаете?
— Я абсолютно уверена, что такие материалы нужны и важны потому, что сексуализированное насилие над детьми — явление не редкое, а довольно распространенное. Я думаю, обществу нужно относиться к этой проблеме серьезнее: признать, что это может произойти с любым ребенком, а не только с детьми из неблагополучных школ или семей. Груминг и насилие могут возникнуть в любой среде. Еще важный для меня эффект — валидация чувств пострадавших (валидация — это способ принимать свои чувства или чувства окружающих. — Forbes Woman). Мне пишут люди, которые говорят: я убедилась — в том, что со мной случилось, нет моей вины. Думаю, это и есть главный эффект расследования.
История про невыносимую безнаказанность мужчин и про смелых великих женщин. Настя Красильникова выпустила подкаст о домогательствах в школе
#общество
#интернет
#насилие
Это расследование о том, как в Летней экологической школе (ЛЭШ) кураторы и учителя годами домогались учениц и учеников и применяли к ним сексуализированное насилие.
За расследование Красильникова взялась в августе 2021 года, когда ей в телеграм написала женщина, в 14 лет пережившая психическое, физическое и сексуализированное насилие: «Она попала в руки человека, который построил вокруг себя что-то вроде секты, в которую заманивал девочек от 13 до 20 лет».
«Когда я начинала работу, я думала, что раскрою одно злоупотребление в отношении подростка, а вышло так, что узнала и рассказала о целой системе экологических школ, из-за которых пострадали десятки детей. Первый известный случай произошел в начале 2000-х, последнее свидетельство относится к 2016 году», — поделилась Красильникова.
Расследование журналистка проводила около полугода. Подкаст, ставший спин-оффом подкаста «дочь разбойника», состоит из 11 эпизодов (общая длительность — чуть больше пяти с половиной часов). Все они вышли в один день. По словам Насти, она хотела, чтобы историю можно было услышать сразу целиком. В подкасте звучат голоса выросших учениц и учеников, пострадавших от насилия в ЛЭШ, а также голоса предполагаемых насильников — бывших учителей и кураторов. Истории комментируют психологиня, психиатресса и юристка.
На лендинге подкаста выложены фотографии героев расследования и скриншоты переписок.
«Лично для меня важно сделать ситуацию видимой, — поделилась одна из героинь подкаста. — Культура, расследования и документальные проекты спасают жизни. Я хочу, чтобы это спасло кого-нибудь. Когда я была ребенком, я не знала, что что-то не так. Если бы я знала, что что-то не так, скорее всего, у меня бы хватило мозгов, чтобы сбежать раньше.
Лучше знать, чем не знать: ты хотя бы увидишь, что что-то не так, узнаешь, что можно пойти за помощью, узнаешь, что, если тебя твой преподаватель в детском лагере трогает где не надо, то это ненормально и любовь выглядит не так».
Интересное по теме
Сексуализированное насилие над детьми: что нам следует знать о том, как оно устроено и почему жертвы молчат
«Я хочу добиться некоего подобия справедливости, чтобы десятки, а возможно, и больше людей, которые пострадали от насильственных действий, учась в школе ЛЭШ, получили право голоса. Я хочу добиться того, чтобы в школах и университетах были разработаны правила, защищающие школьников и студентов от подобного опыта. Я хочу добиться того, чтобы люди, которые несут ответственность за подобные вещи, как-то, возможно, репутационно пострадали. Мне кажется, что многие родители, отпуская детей в какую-либо закрытую элитарную школу, будь то ЛЭШ или 57, не очень понимают, что это риск в том числе таких злоупотреблений.
И мне кажется, важно говорить об этом как можно больше, — сказала Красильникова в подкасте одному из преподавателей, которого обвиняют в действиях сексуального характера — и который после интервью под запись намекнул на преследование за клевету. — Я хочу, чтобы огромное количество бывших школьников и школьниц, с которыми я поговорила, получили какую-то частичку справедливости. Чтобы они почувствовали, что то, что они десятилетиями молчали, держали в себе, носили на психотерапию, грызли ногти во время ПТСР, не могли работать, — чтобы все это было признано кем-то еще. Чтобы ваши коллеги, возможно, публично извинились и сказали, что им жаль, им стыдно».
В 2017 году вышло расследование Даниила Туровского о многолетних домогательствах к ученицам в московской «Лиге школ». В 2016 году скандал разразился вокруг столичной школы 57.
#общество
#интернет
#насилие
Украинка, Настя, Харьков — Львов
Перейти к содержимому
Страна: Украина
Меня зовут Настя.
Я жил во Львове около семи лет, а два месяца назад мы решили вернуться в Харьков. В день начала войны муж разбудил меня звонком в 5:39. Он кричал в трубку, что нас бомбят, чтобы я схватила детей и дождалась его.Меня зовут Настя. Я жил во Львове около семи лет, а два месяца назад мы решили вернуться в Харьков. В день начала войны муж разбудил меня звонком в 5:39.. Он кричал в трубку, что нас бомбят, чтобы я схватила детей и дождалась его. Решили в этот момент попробовать съездить в Киев, а потом во Львов. Когда мы выбежали к маршрутке – вызвать такси было уже невозможно – на улице было много людей, они бегали по магазинам покупать продукты. Мы сели в маршрутку под звуки взрывов.
Я совершенно перестал думать ни о чем, кроме войны. Не осталось ничего, кроме ужаса, что я могу потерять своих близких, любимый город. Я хочу, чтобы это прекратилось.
Когда мы приехали на автовокзал, оказалось, что наш автобус отменили.
Мы вернулись домой, собрали продукты и пошли в бомбоубежище в школу возле нашего дома. Мы пробыли там 5 часов и вернулись домой на ночь. Наша квартира была похожа на баррикаду: мы заклеили окна, оттащили матрас от окон. Мы жили в микрорайоне Салтовка — это один из самых обстреливаемых районов Харькова. Иногда мне казалось, что стены содрогаются от взрывов.
На третий день мы чудом добрались до вокзала. Там мы просидели 8 часов в ожидании поезда. Как мы попали в поезд — отдельная история.
Представьте себе людей, пытающихся выбраться из горящего здания во время пожара. Всем все равно, есть у вас ребенок или нет. Когда мы пытались сесть в поезд, младший сын потерял ботинок. Его зажала толпа, и нам пришлось силой вытаскивать его из толпы и бросать в машину. Ехали во Львов на сутки, сидя в коридоре поезда. Детям удалось найти полусиденье, чтобы хоть как-то поспать.
Мои родственники остались в Харькове, в самых обстреливаемых районах. Остальные родственники – в Старобельске.
Там тоже сейчас страшно. Я звоню им каждые полтора часа, и когда мы прощаемся, у меня такое ощущение, что я могу их больше не слышать.
С началом войны перестал нормально спать. Теперь я встаю в 5:30. Мои руки трясутся. Даже находясь во Львове, вроде бы безопасном, я оглядываюсь по сторонам и пугаюсь громких звуков. У меня много родственников в России и самое шокирующее, что не все из них верят в то, что происходит в Украине. Мне казалось, что ни у кого не было сомнений в том, насколько это страшно. Смотрю видео местности, по которой гулял несколько недель назад, и вижу, как эти дома засыпает градом. Каждый день я получаю новости от своих друзей, у которых в соседних домах взрываются ракеты. Я с ужасом жду, что я могу прочитать о своих друзьях или родственниках, что за ними прибыло, и я больше не смогу им позвонить. Когда я долго не получаю ответа в телеграмме или инстаграме на вопрос «как дела?», я начинаю подозревать самое худшее.
Честно говоря, я записываю это аудиосообщение, потому что очень хочу, чтобы люди знали правду. Нас никто не освобождает. Нам ничего не угрожало. Та жизнь, которая раньше казалась нереальной, словно была выдумана, остались только страх и тревога. Я совершенно перестал думать ни о чем, кроме войны. Не осталось ничего, кроме ужаса, что я могу потерять своих близких, любимый город. Я хочу, чтобы это прекратилось.
Поделитесь этой историей:
Пожертвовать
Автор
Настя Красильникова
Канал Насти Красильниковой о женщинах и их правах.
https://www.instagram.com/unsudden/
https://t.me/megabitch
Если у вас есть возможность поделиться с нами своей историей, мы ее ждем.
По электронной почте: [email protected]. Или мы можем сделать это удобным для вас способом: через форму, онлайн, лично, смс.
Конечно, мы сделаем все возможное, чтобы обеспечить вашу безопасность.
Объявление:
Другие истории
Журнал/выставка
Исследователи Леся Пагулич и Татьяна Щурко (2020) считают, что «деколониальная теория, критическая расовая теория, черная феминистская мысль и квир-цветная критика имеют мощные инструменты и теоретические основы для решения таких проблем, как колониализм, империализм и структурная неравенство в транснациональной перспективе»[1]. Критикуя либерализм как единственный сценарий, предложенный странам бывшего СССР, исследователи предлагают обратить внимание на его трактовку Недой Антанасоски и Калинди Вора, которые рассматривают «постсоциалистические представления как «радикальные и деколониальные образы коллективизма и политического действия» (Атанасоски и Vora 2018), дестабилизируя и демонтируя «западную гегемонию, империализм, колониализм и расовый капитализм» 9.0003
Интерпретируя постсоциализм как глобальное государство, журнал Feminist Translocalities фокусируется на его имперских и колониальных аспектах, а также утверждает и подчеркивает разнообразие и значимость опыта квир-феминистских исследователей и активисток из постсоциалистических стран. Щурко и Пагулич (2020) задаются вопросом, какое место исследования постсоциализма занимают в дискуссии о глобальной колониальности власти, отмечая, что постсоветское пространство редко анализируется в контексте колониализма и империализма и кажется «внерасовым». . В критике расизма часто звучат рассуждения о невозможности переноса американского опыта на страны бывшего СССР. Как пишет исследователь Лана Узарашвили: «Понятно, что колониальный и расистский режимы разные, и дискриминация чернокожих в Америке отличается от той, которая направлена против них и других небелых в России. Однако то, как люди классифицируются в империях, показывает сходство. Тексты журналов помещают опыт небелых женщин в центр истории Российской империи и СССР.
Структуры глобального неравенства формируют и обуславливают пути миграции, создавая ситуации «бездомности», не относящиеся ни к одному из контекстов. Транслокальности содержат деколониальные и феминистские размышления об историях собственной страны, семьи, личных историях поиска «дома». Авторы журнала ставят под сомнение прошлое и настоящее стран бывшего СССР, утверждая место в нем гомо- и транс*сексуальности, инвалидности, опыта небелых женщин. Говоря о проблемах феминистского и ЛГБТИК*-активизма, работе НПО и дисциплине гендерных исследований, тексты Feminist Translocalities показывают разнообразие и сложность историй сопротивления.
Этот журнал не является академической инициативой. Он содержит тексты исследователей, активистов, художников. Тексты были собраны в рамках призыва, одной из целей которого было никого не отвергать, если текст или работа соответствовали теме зина. Наша подборка не идеальна — в зине много текстов из России. Однако Россия не является для нас однородным пространством — наши авторы родом из регионов, переживающих продолжающееся колониальное насилие. Этот журнал — не законченное высказывание, а набор импульсов к размышлению.
Автор идеи: Вика Кравцова.
Дизайн: Людмила Деларова, Катя Пислари.
Перевод, редактирование, интервью: Анита Азизи, Вита Чикняева, Настя Часовских, Маргарита Малина, Вика Кравцова, Ирина Шаркади, Александра Франк, Таисия Щелканова, Мария Дмитриева, Софья Баженова, Аида Ахмедова, Гульзада Сержан, Софья Смирнова, Лиза Гурьева, Анихела Силева.
Авторы текстов, рисунков, иллюстраций: Биктимирова Александра, Халимова Диана, Талавер Саша, Михайлова Диана, Буракаева Тансулпан, Каракай Айназа, Сарангова Виктория, Муртазаев Александр, Незорий Симон, Худабердиева Елизавета, Головина Анна, Сиражудинова Саида, Квиренко Марко, Таня Сокольникова, Нина Серова, Амалия Пртавян, Алтынай Камбекова, Тамара Марценюк, Анастасия Пастушок, Тоня Мельник, Фридрих Чернышев, Салтанат Шошанова, Марина Исраилова, Надежда Саяпина, Лейли Гафарова, Мано Сванидзе, Парвана Рагимова, Жанна Дологова, Ульяна Быченкова, Саадат Салиева, Юлия Градскова, Настя Красильникова, Дарья Горнович, Лика Карева, Ольга Козманидзе, Дарья Рокоссовская, Дарья Апахончич, Юлия Литвинова, Мариам Агамян, Катя Пташка, Алена Левина.